Енё Рэйтё - Золотой автомобиль [Авантюрист]
– Поверьте, здесь, в луже, все мы одинаково свиньи, что один, что другой, – отвечал Ванек..
– Пожалуйста, не говорите во множественном числе.
– А что? Здесь я не лучше вас.
– Но ведь у нас родственные души.
– Вы полагаете, что вы – мой духовный дядя или духовная бабушка?
– Художник не может не любить танец.
– Вероятно, – передернул плечами господин Ванек.
– Музыканты и живописцы тоже.
– А также каменотесы и балетные танцоры. Почему вы постоянно об этом твердите?
– Послушайте, – господин Вюрфли ухитрился проползти по луже чуть ближе к Ванеку, – давайте вместе дезертировать.
– Месье, корреспондент умирает, но не нарушает присягу.
– Вы еще и корреспондентом работали, господин Тинторетто?
– Прошу вас, избегайте этого безобразного слова, если хотите, чтобы мы беседовали и в других лужах.
– Двадцать седьмой! Скотина безрогая, – зарычал Вердье, и Ванек грустно шепнул танцмейстеру:
– Опять меня, черт вас возьми!
– Как вы смеете трепаться во время строевых занятий?
– Я только шепотом.
– Внимание! Завтра пойдете к рапорту и попросите десять дней ареста.
– Так мне еще две недели сидеть!
– Молчать!
– Так я годами не выйду из-под ареста.
– Внимание! Пятьдесят приседаний. Раз, два…
И так далее. Ни единой свободной минуты, чтобы сходить в столовую, никаких увольнений. Единственный раз, когда господин Ванек вышел за пределы форта, он встретился с неким маршалом Мари-гоном, который всегда был в плохом настроении, поскольку давно еще у него в бедре застряла пуля: при каждом волнении чувств или перемене погоды пуля резко давала знать о себе. Маршал изумленно смотрел на очкастого рядового – тот, проходя мимо типографии, приветствовал хозяина поднятием фуражки. При таком зрелище зашевелилась пуля в маршальском бедре.
– Рядовой, вы спятили? Наденьте фуражку!
– Спасибо, мне не холодно. И вообще для солдата главное – закалка, – возвестил господин Ванек с добродушной улыбкой.
– Рядовой, вы понимаете, кто перед вами?
Господин Ванек испуганно поглядел по сторонам:
– Тигр? Нет? Прошу вас, если я не угадал, позвольте еще раз…
Пуля тяжко отозвалась в бедре маршала. Перед ним стоял солдат легиона: каждая пуговица выглядела так, словно к мундиру пришили старые, покрытые патиной монеты, штык болтался где-то на уровне желудка и параллельно вертикальной оси, а фуражку солдат прижимал локтем, как почтальон сумку.
– Рядовой, сейчас же наденьте фуражку. Вы, очевидно, душевнобольной.
– Как будет угодно, господин полковой врач, – Ванек надел фуражку. – Я вообще-то недавно при армии.
– При каком форте? Назовите ваши данные.
Тут произошло такое, о чем маршал даже спустя годы рассказывал дрожащим голосом, и пуля в бедре всегда отзывалась тяжким резонансом. Рядовой сунул руку в карман, вытащил визитную карточку и протянул маршалу. Седовласый военачальник был так ошарашен, что машинально достал очки и, не веря своим глазам, прочел:
Эдуард Б.Ванек
Рядовой. Иностранный легион.
Оран. форт св. Терезы, тел. 3725.
Сказать, что маршал вышел из себя, значит ничего не сказать.
– Кругом марш! Пойдете прямо в форт и сообщите на рапорте, что встретили меня.
– Но кого там могут интересовать мои личные дела? У них свои заботы.
– Убирайтесь к черту, идиот!
– Куда? – переспросил устрашенный господин Ванек, и на том закончил диалог.
Бледный маршал погрозил ему кулаком и пошел дальше. Но, уходя, успел отметить, что рядовой вежливо взмахнул фуражкой.
Глава пятнадцатая
1
На террасе виллы в Оране царило глубокое молчание. Генерал де Бертэн обил все пороги, дабы ускорить спасение автомобиля. Положение затруднялось тем, что машина погрузилась на глубину более ста метров. Для поднятия «альфа-ромео» требовалось специальное судно – таковое находилось сейчас в гавани Бреста, понадобилось еще целый день ходатайствовать в адмиралтействе, чтобы на тральщик дали приказ отплыть в Оран.
– Промедление сейчас крайне опасно, – заметил Лабу. – Если сторонники Абе Падана вовремя не получат оружие, восстание будет подавлено.
– Куда нужно доставить авто? – спросила Аннет; девушка была бледна и по большей части хранила молчание.
– К «Туфле Пророка», неподалеку от оазиса Абудир. Это скалистая местность, где расположился лагерем Абе Падан.
– А почему португалец это допустил?
– Со стороны Ифириса туда нельзя подступиться: к северу проходит французская сфера влияния, и через нейтральную зону допускаются только безоружные жители.
– Тогда каким же образом Абе Падан начнет действовать?
– Видишь ли, ему, возможно, удастся ночью пройти через французскую зону. У Дизара такого шанса нет: французские пограничники не видят лишь то, чего не хотят видеть.
Аннет молчала. Андре накрывал стол к чаю. На его лице застыло ненавязчивое драматическое выражение: при своем подчиненном положении Андре давал понять, что относится с определенным сожалением к очередному несчастью с «альфа-ромео».
– О чем ты думаешь? – спросил Лабу печальную Аннет.
– Так… ни о чем… о бедном Горчеве.
– Де Бертэн справлялся, с ним все в порядке, – тихо проговорил Лабу.
– Рота в первый же день покинула Оран, – вмешался генерал. – Они сейчас в нескольких километрах отсюда, в Бор-Буддене, в учебном лагере. Младший лейтенант Довиль вновь получил две тысячи франков за хорошее обращение с молодым человеком. И скажу тебе правду, Аннет: две тысячи дал твой отец.
– Понимаешь, мне все-таки жалко этого сорвиголову и…
Аннет не дала ему продолжить, бросилась на шею, расцеловала. Из ее глаз скатилось несколько слезинок.
Младший лейтенант Довиль действительно неплохо отнесся к рекруту, порученному его заботам, и Корто не мог надивиться щедрости Довиля, который, не будучи его старым приятелем в отличие от Гектора Потиу, тем не менее совал Корто иногда по двадцать-тридцать франков. Если бы Корто знал, что Довиль финансирует его алкоголизм из денежного вознаграждения за хорошее с ним обращение, он, вероятно, размыслил бы иначе.
– А что будет после учебного лагеря? – допытывалась Аннет.
– Де Бертэн сделал все, чтобы его не отправляли в пустыню. Он разговаривал с командиром роты, и тот в курсе, что по некоторой причине с Горчевым надо обходиться деликатно.
– По некоторой причине! – укоризненно воскликнула Аннет. – По некоторой причине я люблю его и никогда нс полюблю другого.
Лабу, расстроенный, промолчал. Поспешное решение Горчева тяжким грузом лежало на его совести.
– Судьба жестоко наказала меня за излишнюю строгость к нему, – он тяжело вздохнул. – Но я поступил правильно. В конце концов, не могу же я отдать свою дочь за какого-то невесть откуда взявшегося юнца.
